Отпечатки на следах [СИ] - Сергей Дигол

Следователи с трепетом относятся к анонимным сообщениям, разве не так? Анонимность — верная примета достоверной информации, а о приметах у нас еще будет возможность поговорить, если, конечно считать разговором мой монолог посредством электронной почты.

Да, я хочу сохранить анонимность и да, у меня есть для вас достоверная информация об интересующем Вас деле.

Вас ведь интересует Сергей Платон, разве не так? Вернее, случившееся с ним несчастье?

Вас не шокирует моя осведомленность? Вы, конечно, полагаете, что кто–то из заинтересованных лиц инициировал данное письмо, чтобы сбить Вас с толку. Ведь Вам наверняка придет в голову проверить, откуда отправлено сообщение и не составит труда определить, что из Москвы и даже, возможно, вам покажут на интерактивной карте расположение конкретного интернет–кафе.

Впрочем, это не так уж важно. Для меня, во всяком случае. Да, формально я поступаю, мягко говоря, непорядочно с людьми, на щедрость которых не могу жаловаться. Но с другой стороны, я подвергаю себя очевидному риску, и единственное, на что мне стоит уповать — это на Вашу рекомендованную мне (по конфиденциальным, конечно, каналам) порядочность. Мне хочется верить, что человек по фамилии Апостол — хорошая для меня примета, и что эта примета принесет мне, во всяком случае, гораздо меньше сомнений и, как оказалось впоследствии, волнений, чем примета по фамилии Платон.

Впрочем, если у Вас, несмотря на все имеющиеся у меня рекомендации, все же возникнет желание сорвать с меня маску, поверьте — это не стоит Ваших усилий.

Разумеется, мной предприняты все необходимые меры подстраховки: имеется официальное командировочное удостоверение, подтверждающее цели моей поездки в Кишинев, совершенно не совпадающие, как вы можете догадаться, с описанием из вложенного файла. С десяток людей в Кишиневе, уважаемых и состоящих на официальных должностях в солидных компаниях подтвердят, что принимали меня по производственной необходимости, как специалиста, официально состоящего в штате одного из крупнейших технологических холдингов России. Вам на Библии и под присягой подтвердят, что все восемь дней моей командировки я провел в переговорах и на предприятиях, занимаясь технологическими расчетами и практическими экспериментами, одним словом, у меня практически не было свободного времени и любое сопоставление с событиями, описанными во вложенном документе, выявит мою полную непричастность к расследуемому Вами делу.

Я все же уверен, что прикрепленному к письму файлу не найдется место в папках ведущегося Вами уголовного дела, так же как уверен в том, что дошедшая до меня информация о Вас как о личности куда надежнее и обнадеживающе любых документов.

И потом, знаете… Люди скептически воспринимают новое. На стадии идей, до тех пор, пока нет результата, пока нет возможности в буквальном смысле увидеть его глазами, пощупать руками, попробовать на вкус.

Частный сыщик–мемуарист? В принципе, ничего оригинального: многие детективы написаны как бы от его лица. «Воспоминания балерины», «Мемуары генерала», даже «Свитетельства киллера» — чем еще можно удивить искушенного читателя? И как бы скривился в недоумении читатель, когда узнал, что киллер занят написанием воспоминаний. Что за чушь, возмутился бы он.

Воспоминания соглядатая? Не нужно никаких липовых командировочных удостоверений, никаких свидетелей. Вам, конечно же, и так никто не поверит.

До тех пор, пока не увидит в продаже книжку.

В которой — обещаю — не будет одной из уже написанных глав.

11

Что у мужа на работе все в порядке, Наташа определяла по двум признакам. Вернее по одному основному, из которого проистекали два не менее главных. Когда на службе у Николая все получалось, он всегда много хотел. А хотел он много двух вещей: еды и любви.

Наташа настороженно щупала его за поясницу и вспоминала, куда подевала градусник, стоило мужу отказаться от чая с пирогом или заснуть, решительно повернувшись на бок и не дожидаясь жены из ванной.

«Как животное», первое, что приходило в голову Наташе, но бросив взгляд на покоившуюся на подушке седую гриву, она чувствовала, как от одного вида этих совершенно белых, сливавшихся с подушкой волос, у нее теплеет и одновременно сжимается что–то внутри. Ей хотелось прижать эту большую голову к груди, и тогда у нее что–то еще сильнее сжималось, и она понимала, что это — жалость и, наполняя глаза слезами, она ложилась рядом и глядела через пелену соленой жидкости в потолок, и тихонько шмыгала носом, пока не проваливалась в сон.

За три последних дня Наташа уже отчаялась увидеть в Николае прежнее животное, сделав невеселый вывод, что самое замечательное, что может быть в мужике — это когда он напоминает животное. Нет, Николай по–прежнему приходил с работы домой, все так же садился за стол, вот только зачем–то ждал, пока остынет первое — должно быть для того, зачерпнув пару раз бульон, встать из–за стола, хмуро поблагодарить жену и не притронуться ко второму, а уж тем более к чаю.

О любви и говорить не приходилось. Он заглядывал на кухню, где завелся новоселец — взгромоздившийся на холодильник крохотный телевизор из Наташиной квартиры, буркал «спокойной ночи» и, не поцеловав, как обычно супругу — даже в шею, даже в макушку — уходил в комнату, где через секунду гаснул свет и Наташино лицо, курносое бледное лицо со струйками по щекам, освещали лишь мелькающие огни крохотного телеэкрана.

На третью ночь она не выдержала.

— Что происходит, Коля? — огласил комнату ее твердый голос.

Майор Апостол открыл глаза. Его супруга стояла в проеме — в халате, невысокая, непреклонная.

— Кажется, у меня отберут дело, — полушепотом ответил он.

Наташа словно обмякла: железная дева превратилась в мягкую игрушку.

— Милый мой!

Она плюхнулась на колени у его изголовья и стала водить дрожащей рукой по его щеке.

— Что же ты молчал? А как же адвокат? Он же обещал?

Николай ухватил кончики ее пальцев губами, потом чмокнул крохотную ладошку и, наконец, утопил поцелуй в склонившихся над собой губах.

Через пятнадцать минут они сидели, упершись спинами в приподнятые подушки, обмениваясь искрящимися взглядами и не расцепляя рук.

— Адвокат и сейчас успокаивает, — сказал Николай. — Уверяет, что все на мази и удивляется, с чего это я паникую.

— А с чего ты паникуешь?

— Меня Гологан к себе вызывал. Сказал, что если до конца недели дело не будет раскрыто, его передадут другому следователю.

— Что, так и сказал?

— Прямым текстом.

— Но он не имел права. По закону…

— Наташа, — он мягко перебил ее и погладил по руке. — Произошли некоторые события, о которых ты пока не знаешь.

— Так просвети.

Николай замолчал, покусывая нижнюю губу. Вылез из–под одеяла, подошел к столу, поднял прислонившийся было к ножке портфель и, порывшись в нем, достал несколько сцепленных скрепкой листов.

— На вот, читай, — ткнул он листы в Наташину ладонь.

— Что это?

— Это я, — он почесал подбородок, — электронное письмо получил. Читай, читай. Коньяк будешь?

Он развернулся, явно собираясь на кухню.

— Тебе нельзя.

Николай застыл на мгновение, но все же вышел в прихожую, и уже оттуда до Наташи донесся его голос:

— А спина прошла.

— А если опять схватит?

— Что же теперь, совсем завязывать? — раздалось как из бочки: стена между комнатой и кухней отличалась поразительной звукоизоляцией.

— То же мне алкоголик, — весело сказала себе Наташа, и громко добавила — Ладно, только по чуть–чуть!

Николай почувствовал, как у него начинает затекать шея — так долго он ждал, сидя на кровати и повернув голову влево, Наташиной реакции. Наконец она отложила последний прочитанный лист.

— Ты получил это письмо три дня назад? — спросила Наташа, и он виновато потупился.

— Да нет, я не об этом, — поспешно исправилась она и, придвинувшись, оставила у него на плече бледный засос.

— Ты узнал, откуда отправлено письмо? Ай–пи адрес, или что там еще требуется.

— Я же говорил, — поморщился Николай, — что не хочу пока шуметь.

— Вот и доскрытничался. Неудивительно, что тебя вызвал Гологан.

— Да при чем тут это? Он прекрасно знает стиль моей работы. Я могу неделю ничего не докладывать, или отделываться ничего не значащими фразами, мол, работаем, собираем улики, одним словом, никакой конкретики. А потом — хлоп, пожалуйста, преступление раскрыто. Что, в первый раз что ли?

— Это если преступление никого не интересует. Разве что для поддержания благоприятной статистики. А когда идет торг?